Мороженое из сирени!
– Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударыни, судари, надо ль? – не дорого – можно без прений…
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
Я сливочного не имею, фисташковое все распродал…
Ах, граждане, да неужели вы требуете крэм-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
Сирень – сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок…
Мороженое из сирени, мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей-богу, похвалишь, дружок!
(сентябрь 1912)
Стихотворение входит в сборник «Громокипящий кубок» (1913) – первое серьезное издание стихов, прославившее Северянина. В составлении сборника помогал Федор Сологуб, который высоко ценил талант поэта. Ему же принадлежит вступительная статья, в которой перечислены достоинства северянинской поэзии: «Я люблю их за их легкое, улыбчивое, вдохновенное происхождение. Люблю их потому, что они рождены в недрах дерзающей, пламенною волей упоенной души поэта. Он хочет, он дерзает не потому, что он поставил себе литературною задачею хотеть и дерзать, а только потому он хочет и дерзает, что хочет и дерзает. Воля к свободному творчеству составляет ненарочную и неотъемлемую стихию души его, и потому явление его –
воистину нечаянная радость в серой мгле северного дня».
Валерий Брюсов в статье «Игорь Северянин» присоединился к мнению Сологуба и также дал одобрительную оценку: ««Громокипящий кубок«
– книга истинной поэзии». Не обошлось, конечно, и без негативных отзывов – например, со стороны Василия Львова-Рогачевского (статья «Символисты и наследники их»). Критик не приемлет вычурность северянинских сюжетов, называя их «примерами извращенной первобытности»: «Вся пикантность, вся острота его первобытности заключается в постоянном переплетении «фешенебельных тем«, «помпэзных эпитетов«
с рассказами о циничном африканском танце, о проказах злых оран-гутанов». И тем не менее Львов-Рогачевский отмечает, что «Игорь Северянин – единственный талантливый из десятков обнаглевших бездарностей» (под последними подразумеваются кубофутуристы – Велимир Хлебников, Алексей Крученых и т.д.)
«Мороженое из сирени» – одно из тех стихотворений, с которым как правило ассоциируется имя Северянина (еще «Ананасы в шампанском», конечно). Несмотря на то, что современники (Брюсов, Гумилев и др.) больше ценили другие стихи поэта – к примеру, «Это все для ребенка» или «Это было у моря», все же произведения, подобные «Мороженому из сирени», составившие основной корпус раннего творчества Северянина, также нуждаются в осмыслении.
В уже упомянутой статье Валерий Брюсов прослеживает в ряде стихотворений Северянина «злую иронию», которая ярко проявляется в ряде метких выражений. В своеобразную издевку превращается строка: «Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа…» Иными словами, даже в «Мороженом из сирени», которое сложно в этом заподозрить, кроется критика той публики, для которой и пишет поэт.
Активное использование неологизмов – еще одна отличительная черта стиля Северянина. В отличие от кубофутуристов, он не изобретает собственный заумный язык – его неологизмы сообразно с правилами русского языка. Именно поэтому Владислав Ходасевич в ответ на критику в адрес поэта замечает, что в его стихах «много новых слов, но приемы словообразования у него не новы». Опасения у Ходасевича вызывает лишь то, что из-за подобных особенностей поэтической речи «стихи Северянина рискуют устареть слишком быстро». Иного мнения придерживался Брюсов: по его словам, некоторые удачные неологизмы (например, «олунить») «могут сохраниться в языке». Такой расчет, судя по всему, не оправдался.
Насыщая текст неологизмами, Северянин добивается сразу нескольких целей: во-первых, передает «чувство современности»; во-вторых, создает свой уникальный стиль – немного вычурный, но выразительный, органичный и традициям русской литературы, и эпохе новаторства.
ПОЭЗА О ЛЮДЯХ
Разве можно быть долго знакомым с людьми?
И хотелось бы, да невозможно! —
Всё в людских отношеньях тревожно:
То подумай не так, то не эдак пойми!..
Я к чужому всегда подходил всей душой:
Откровенно, порывно, надежно.
И кончалось всегда неизбежно
Это тем, что чужим оставался чужой.
Если малый собрат мне утонченно льстит,
Затаённо его презираю.
Но несноснее группа вторая :
Наносящих, по тупости, много обид.
И обижен-то я не на них: с них-то что
И спросить, большей частью ничтожных?!
Я терзаюсь в сомнениях ложных:
Разуверить в себе их не может никто!
И останется каждый по-своему прав,
Для меня безвозвратно потерян.
Я людей не бегу, но уверен,
Что с людьми не встречаются, их не теряв…
1915
В ПЯТИ ВЕРСТАХ ПО ПОЛОТНУ
Весело, весело сердцу! Звонко, душа, освирелься!
Прогрохотал искромётно и эластично экспресс.
Я загорелся восторгом! Я загляделся на рельсы!
Дама в окне улыбалась, дама смотрела на лес.
Ручкой меня целовала. Поздно! Но как же тут «раньше»?
Эти глаза … вы — фиалки! Эти глаза… вы — огни!
Солнце, закатное солнце! Твой дирижабль оранжев!
Сяду в него — повинуйся — поезд любви обгони!
Кто и куда? — Не ответит. Если и хочет, не может.
И не догнать, и не встретить. Грёза — сердечная моль.
Все, что находит — теряет сердце мое … Боже, боже!
Призрачный промельк экспресса дал мне чаруйную боль.
май 1912
ПРИМИТИВА
Я слишком далеко зашел,
Полушутя, полусерьёзно…
Опомниться еще не поздно:
Недаром я тебя нашёл.
Всё на поэзию валить —
Ах, значит ли всегда быть правым?
И с помышлением лукавым
Тебя мне можно ль заслужить?
Я жил все годы как-нибудь,
Как приходилось, без отчёта…
Я тяготился, от чего-то
Себя стараясь обмануть.
Халатность это или лень —
Я не задумывался много
И, положась на милость Бога,
Всё верил в поворотный день.
Я знал, что ты ко мне придешь
С твоим лицом, с твоей душою,
И наглумишься надо мною
За всю мою былую ложь.
Сначала будет грусть и тишь,
И боль, и стыд в душе поэта.
Потом я «обновлюсь». За это
Ты праведно меня простишь.
1915
Игорь Северянин — Серенада: Стих
Как сладко дышится В вечернем воздухе, Когда колышутся В нем нежных роз духи! Как высь оранжева! Как даль лазорева! Забудьте горе Вы, Придите раньше Вы! Над чистым озером В кустах акации Я стану грез пером Писать варьяции И петь элегии, Романсы пылкие. Без Вас — как в ссылке я, При Вас же — в неге я. Чего ж Вы медлите В румянце золота? Иль страсть исколота, Слова — не бред ли те? Луны луч палевый Пробрался. Перепел В листве эмалевой Росу всю перепил. С тоской сердечною Отдамся музе я, Со мной иллюзии, Вы, мифы вечные. Как нервно молнии Сверкают змеями. Пойду аллеями, Поеду в челне я По волнам озера Топить бессилие… Как жизнь без роз сера! О если б крылья! Орлом по сини я Поплыл чудесною Мечтой, уныние Проклявши тесное, Но лживы роз духи,- Мои иллюзии, Души контузии — Больней на воздухе. Высь стала сумрачна. Даль фиолетова, И вот от этого Душа от дум мрачна. Все тише в пульсе я Считаю маятник, В груди конвульсии, И счастью — памятник!
Серебряная соната
Я стою у окна в серебреющее повечерье
И смотрю из него на использованные поля,
Где солома от убранной ржи ощетинила перья
И настрожилась заморозками пустая земля.
Ничего! – ни от вас, лепестки белых яблонек детства,
Ни от вас, кружевные гондолы утонченных чувств…
Я растратил свой дар – мне врученное богом наследство, –
Обнищал, приутих и душою расхищенной пуст…
И весь вечер – без слов, без надежд, без мечты, без желаний,
Машинально смотря, как выходит из моря луна
И блуждает мой друг по октябрьской мерзлой поляне,
Тщетно силясь в тоске мне помочь, – я стою у окна.
(1925)
Лирическим героем Игоря Северянина всегда был сам Игорь Северянин. В стихах зрелого периода образ героя несколько меняется: поэт отказывается от амплуа «царственного паяца». Перед читателем предстает человек с не прикрытыми маской эмоциями, переживаниями и размышлениями.
Стихотворение «Серебряная соната» входит в сборник «Классические розы». В нем ярко проявилось мастерство Северянина – и как лирического поэта, и как поэта-пейзажиста. Рецензируя книгу стихов «Громокипящий кубок», Брюсов отмечал: «По силе лирических признаний Игоря Северянина мы судим, что он переживает свою жизнь остро». И если применительно к ранним стихотворениям это было очевидно немногим, то в лирике 1920-х годов «сила признаний» бесспорна. Поэт уже 7 лет находится в эмиграции; те тишина и умиротворение, которые он когда-то с радостью обрел в эстонской деревушке, теперь как будто «выхолащивают» его: «…Обнищал, приутих и душою расхищенной пуст…» Более того, кажется, что произошло самое страшное: «Я растратил свой дар – мне врученное богом наследство…» Вероятно, чувство отчаяния героя связано с ностальгией по Родине – не зря во второй строфе появляются «лепестки белых яблонек детства» и «кружевные гондолы утонченных чувств» (последнее, видимо, можно рассматривать как намек на былые годы славы, рожденной изысканными стихами «короля поэтов»).
Даже если бы пейзаж не выступал в этом стихотворении одним из средств психологизма, а был просто зарисовкой, то «Серебряная соната» нисколько не потеряла бы в ценности. Северянин создает свою картину природы несколькими штрихами («солома…ощетинила перья», «выходит из моря луна») – и удивительно, что эта картина становится объемной. Если же возвращаться к психологизму, то поэт в импрессионистической манере исследует связь между своим настроением, самоощущением и природой.
Игорь Северянин — Ты ко мне вернешься: Стих
Ты ко мне не вернешься даже ради Тамары, Ради нашей дочурки, крошки вроде крола: У тебя теперь дачи, за обедом — омары, Ты теперь под защитой вороного крыла…
Ты ко мне не вернешься: на тебе теперь бархат, Он скрывает бескрылье утомленных плечей… Ты ко мне не вернешься: предсказатель на картах Погасил за целковый вспышки поздних лучей.
Ты ко мне не вернешься, даже… даже проститься, Но над гробом обидно ты намочишь платок… Ты ко мне не вернешься в тихом платье из ситца, В платье радостно-жалком, как грошовый цветок.
Как цветок… Помнишь розы из кисейной бумаги? О живых ни полслова у могильной плиты! Ты ко мне не вернешься: грезы больше не маги,-
Хабанера II
Вонзите штопор в упругость пробки, –
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки.
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката…
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!..
Ловите женщин, теряйте мысли…
Счет поцелуям – пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли, –
И будет счастье в удобном смысле!..
(1909)
Игорь Северянин, как, наверное, большинство поэтов, желал славы и признания. Широкому читателю он был более-менее известен, а в круг литературной элиты войти не удавалось – даже после того, как он на деньги своего дяди, Михаила Лотарева, издал более 30 стихотворных брошюр. И тут ему невольно помог Лев Толстой.
В 1910 году один из толстовцев привез в Ясную Поляну сборник Северянина «Интуитивные краски». Стихотворение «Хабанера II» особенно поразило писателя. Иван Наживин вспоминал его слова: «Чем занимаются!.. Чем занимаются!.. – вздохнул он. – Это литература! Вокруг – виселицы, полчища безработных, убийства, невероятное пьянство, а у них – упругость пробки!» Отзыв Толстого – как, впрочем, и все его слова – стал достоянием общественности. Возможно, достоверность этой истории сомнительна; и тем не менее с 1910 года известность Северянина начала возрастать.
Хабанера – это кубинский народный танец, который стал популярным в Испании, а также музыка к нему. Экзотичность – одна из отличительных черт поэтики Северянина, поэтому нет ничего удивительного в том, что он обращается к ритмам латиноамериканского танца. На это указывают, в частности, рефрены («взоры женщин не будут робки», «цвета заката»), похожие на музыкальную секвенцию. Кроме того, Северянин – мастер цвета: картина заката визуализируется за счет параллели с «янтарем муската».
Двусмысленная слава
Моя двусмысленная слава
Двусмысленна не потому,
Что я превознесен неправо, –
Не по таланту своему, –
А потому, что явный вызов
Условностям – в моих стихах
И ряд изысканных сюрпризов
В капризничающих словах.
Во мне выискивали пошлость,
Из виду упустив одно:
Ведь кто живописует площадь,
Тот пишет кистью площадной.
Бранили за смешенье стилей,
Хотя в смешенье-то и стиль!
Чем, чем меня не угостили!
Каких мне не дали «pastilles»*!
Неразрешимые дилеммы
Я разрешал, презрев молву.
Мои двусмысленные темы –
Двусмысленны по существу.
Пускай критический каноник
Меня не тянет в свой закон, –
Ведь я лирической ироник:
Ирония – вот мой канон.
* Пилюли (фр.)
Стихотворение входит в сборник «Соловей», вышедший уже после эмиграции Северянина в Эстонию. Конец 1916 – 1918 гг. (годы до эмиграции) – это период переосмысления поэтом своих творческих приоритетов. Та слава, к которой он так отчаянно стремился, теперь кажется бессмысленной, ведь для читателей и критиков оказывается неочевидной «двусмысленность» тем и приемов, присущих северянинской поэтике.
«Двусмысленная слава» – это, по сути, расшифровка поэтических принципов Северянина, которая является не только частью полемики с критиками, но и способом объясниться с самим собой.
«Поэзы» легко свести к упоению автора бульварными сюжетами и вычурностью слога. С одной стороны, это справедливо: Северянин действительно рассчитывал на массового читателя, отчасти поэтому ориентировался не тематику, которая будет интересна большинству. Таким образом, поэта можно назвать предтечей массовой культуры. Однако нацеленность на широкую аудиторию порождает и определенные требования к тематике, стилистике: «…Ведь кто живописует площадь, / Тот пишет кистью площадной». В то же время нельзя смотреть на поэзию Северянина лишь в контексте соответствия вкусу широкого читателя. По мнению исследовательницы К.А. Волоховой, он также «создал особую моду поведения и взаимоотношений». Это тот случай, когда поэзия и действительность неотделимы друг от друга.
В последней строфе поэт идентифицирует себя так: «…Ведь я лирической ироник: / Ирония – вот мой канон». В комментарии к предыдущему стихотворению мы уже сказали о том, что ирония – один из главных приемов Северянина. Ориентируясь на мещанские вкусы, он в то же время эти вкусы высмеивал. И тем не менее даже не для всех критиков эта ирония была очевидна. Брюсов замечает: «Не всегда ясно, иронически ли изображает поэт людскую пошлость, или увы! сам впадает в мучительную пошлость».
Обретший славу благодаря поэзам, подобным «Мороженому из сирени», Северянин становится их заложником. Несмотря на то, что поэт выходит на защиту своих творческих принципов, очевидно, что они требуют пересмотра.
ОТЛИЧНОЙ ОТ ДРУГИХ
Ты совсем не похожа на женщин других:
У тебя в меру длинные платья,
У тебя выразительный, сдержанный стих
И выскальзывание из объятья.
Ты не красишь лица, не сгущаешь бровей
И волос не стрижёшь в жертву моде.
Для тебя есть Смирнов, но и есть соловей,
Кто его заменяет в природе.
Ты способна и в сахаре выискать «соль»,
Фразу — в только намёкнутом слове…
Ты в Ахматовой ценишь бессменную боль,
Стилистический шарм в Гумилёве.
Для тебя, для гурманки стиха, острота
Сологубовского триолета,
И, что Блока не поцеловала в уста,
Ты шестое печалишься лето.
А в глазах оздоравливающих твоих —
Ветер с моря и поле ржаное.
Ты совсем не похожа на женщин других,
Потому мне и стала женою.
1927
На салазках 0 (0)
А ну-ка, ну-ка, на салазках Махнем вот с той горы крутой, Из кедров заросли густой, Что млеют в предвесенних ласках… Не торопись, дитя, постой,- Садись удобней и покрепче, Я сяду сзади, и айда! И лес восторженно зашепчет, Стряхнув с макушек снежный чепчик, Когда натянем повода Салазок и начнем зигзаги Пути проделывать, в овраге Рискуя размозжить мозги… Ночеет. Холодно. Ни зги. Теперь домой. Там ждет нас ужин, Наливка, фрукты, самовар. Я городов двенадцать дюжин Отдам за этот скромный дар, Преподнесенный мне судьбою: За снежный лес, катанье с гор, За ужин в хижине с тобою И наш немудрый разговор.
В ДЕРЕВУШКЕ У МОРЯ
В деревушке у моря, где фокстрота не танцуют,
Где политику гонят из домов своих метлой,
Где целуют не часто, но зато когда целуют,
В поцелуях бывают всей нетронутой душой;
В деревушке у моря, где избушка небольшая
Столько чувства вмещает, где — прекрасному сродни —
В город с тайной опаской и презреньем наезжая
По делам неотложным, проклинаешь эти дни;
В деревушке у моря, где на выписку журнала
Отдают сбереженья грамотные рыбаки
И которая гневно кабаки свои изгнала,
Потому что с природой не соседят кабаки;
В деревушке у моря, утопающей весною
В незабвенной сирени, аромат чей несравним, —
Вот в такой деревушке, над отвесной крутизною,
Я живу, радый морю, гордый выбором своим!
1927
Игорь Северянин — Элементарная соната: Стих
О, милая, как я печалюсь! о, милая, как я тоскую! Мне хочется тебя увидеть — печальную и голубую…
Мне хочется тебя услышать, печальная и голубая, Мне хочется тебя коснуться, любимая и дорогая!
Я чувствую, как угасаю, и близится мое молчанье; Я чувствую, что скоро — скоро окончится мое страданье…
Но, .господи! с какою скорбью забуду я свое мученье! Но, господи! с какою болью познаю я свое забвенье!
Мне кажется, гораздо лучше надеяться, хоть безнадёжно, Чем мертвому, в немом безгрезье, покоиться бесстрастно — нежно… О, призраки надежды — странной — и сладостной, и страстно- больной, О, светлые, не покидайте мечтателя с душою знойной!
Не надо же тебя мне видеть, любимая и дорогая… Не надо же тебя мне слышать, печальная и голубая…
Ах, встречею боюсь рассеять желанное свое страданье, — Увидимся — оно исчезнет: чудесное — лишь в ожиданьи…
Но все-таки свиданье лучше, чем вечное к нему стремленье, Но все-таки биенье мига прекраснее веков забвенья.
Здесь – не здесь
Я здесь, но с удочкой моя рука,
Где льет просолнеченная река
Коричневатую свою волну
По гофрированному ею дну.
Я – здесь, но разум мой… он вдалеке –
На обожаемою моей реке,
Мне заменяющей и все и вся,
Глаза признательные орося…
Я – здесь, не думая и не дыша…
А испускающая дух душа
На ней, не сравниваемой ни с чем,
Реке, покинутой… зачем? зачем?
(14 октября 1935)
В 1920 – 1930 годы в творчестве Северянина все чаще звучит тема Родины. Поэт находился в эмиграции с 1918 года, но чувство связи с Россией его никогда не покидало, как и большинство писателей-эмигрантов того времени. В Эстонии он ведет жизнь поэта-затворника, однако изредка отправляется на гастроли, которые, конечно, уже не похожи на те «поэзоконцерты», с которыми Северянин объездил полстраны. Впрочем, за громкой славой он больше не гонится.
Марина Цветаева, в 1931 году побывавшая на парижском вечере Северянина, в письме к М.И. Андрониковой-Гальперн вспоминает о своих впечатлениях: «Он больше чем: остался поэтом, он – стал им. На эстраде стояло двадцатилетие. Стар до обмирания сердца: морщин как у трехсотлетнего, но – занесет голову – все ушло – соловей! Не поет! Тот словарь ушел. При встрече расскажу все как было, пока же: первый мой ПОЭТ, т. е. первое сознание ПОЭТА за 9 лет (как я из России)». «Не поет» здесь стоит понимать в прямом смысле: известно, что ранее Северянин на выступлениях не читал, а именно «пропевал» свои стихи. Эта манера казалась слишком экстравагантной, но в то же время крайне притягательной, завораживающей. Судя по свидетельству Цветаевой, изменился и стиль стихов – но «поздний» Северянин своего таланта не растерял.
КАРЕТКА КУРТИЗАНКИ
Каретка куртизанки, в коричневую лошадь,
По хвойному откосу спускается на пляж.
Чтоб ножки не промокли, их надо окалошить, —
Блюстителем здоровья назначен юный паж.
Кудрявым музыкантам предложено исполнить
Бравадную мазурку. Маэстро, за пюпитр!
Удастся ль душу дамы восторженно омолнить
Курортному оркестру из мелодичных цитр?
Цилиндры солнцевеют, причёсанные лоско
И дамьи туалеты пригодны для витрин.
Смеётся куртизанка. Ей вторит солнце броско.
Как хорошо в буфете пить «крем-де-мандарин»!
За чем же дело встало? — к буфету, черный кучер!
Гарсон, сымпровизируй блестящий файв-о-клок…
Каретка куртизанки опять все круче, круче,
И паж к ботинкам дамы, как фокстерьер прилёг…
1911
Кензели 0 (0)
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом По аллее олуненной Вы проходите морево… Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева, А дорожка песочная от листвы разузорена — Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.
Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная… Упоенье любовное Вам судьбой предназначено… В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом — Вы такая эстетная, Вы такая изящная… Но кого же в любовники? и найдется ли пара Вам?
Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым, И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом, Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом, И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым — Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым.